Он сидит в мрачной гостиной против окна, и глубокие тени залегают в складках его лица. В этот момент он кажется совсем старым.
- Ты всерьез считаешь, что я стану сейчас тебе отчитываться о своем роде деятельности? Свою самоуверенность тебе стоило оставить за порогом, она не сослужит тебе тут службы, – как бы высокомерно Астарот не сбивал спесь с юного демона, заставляя того проявлять такт и уважение, он признавался самому себе, что ему отчасти импонировала такая дерзость. Или не то, чтобы импонировала, возможно, вызывала некоторое уважение, потому как вряд ли бы он вел беседу больше пары минут с демоном, которого можно быстро заткнуть и заставить потупить глазки. А у него помимо присущей демонической наглости оказался еще острый подвешенный язык. Это навевало на мысли о том, что возможно еще не все потеряно с нынешним поколением, но эти думы он решил отложить на потом.
- Меня зовут Астарот и если там, откуда мы родом ты спросишь обо мне, возможно, получишь ответы на свои вопросы, – ему надоело наблюдать, как блондин прогуливается по его владениям, и он жестом пригласил его присесть напротив, - А то неудобно как-то самого себя нахваливать.
Несмотря на почти осязаемое тщеславие и нездоровую иронию, Астарот никогда не искал себе шлейфа слухов. Однако не исключал возможности, что его имя покажется демону знакомым. В этом прогнившем мире гораздо проще жить, когда делишь окружающих на заказчиков и поставщиков. И сколько бы тысяч лет не отмеривал календарь, бартерная система работала безотказно.
- На крота? – в его голосе промелькнули нотки откровенного веселья. Бесцеремонность заявлений парня равнялась только их неожиданности.  – А знаешь ли ты, что кроты – хищники? Они питаются не только беспозвоночными, которым откусывают головы и оставляют парализованными, но проявляют и канибаллизм. Взрослые особи неуживчивы, поэтому нападают на попавших на их участок сородичей и могут загрызть их насмерть, - он проговаривал каждое слово вкрадчиво и с той интонацией, когда каждое слово утяжеляют куда большим количеством смысла, чем лежит на поверхности. Неожиданно в краткий миг на лице демона появилась улыбка. Холодная, инородная, атрофированная от всей мимики лица, искажавшая ее так, что становилось понятно – это существо умело только скалиться, не больше, не меньше. Появилась – и угасла.
- Да, ты верно подметил, что я ценю время и у меня много дел. Меня не интересуют тухлые человеческие душонки. Если ты хочешь от меня чего-то конкретного, выкладывай. Но заметь, я не альтруист и ничего не делаю просто так.
Седовласый мужчина повернул голову к окну и упер взгляд на тяжелые темно-бордовые портьеры. Плотная пропыленная ткань струилась из под высокого потолка донизу, сминаясь в складки. Она скрывала дом от досужих взглядов и тепла, удерживая температуру внутри дома в необходимых показателях. Эти шторы могли навеять стойкие ассоциации с театральными занавесями, затхлыми и одиноко висящими в ожидании очередного представления.
«Вот открыт балаганчик
Для веселых и славных детей,
Смотрят девочка и мальчик
На дам, королей и чертей.
И звучит эта адская музыка,
Завывает унылый смычок.
Страшный черт ухватил карапузика,
И стекает клюквенный сок.»*
И он видел как юный и амбициозный демон настигает «карапузика» Фергюсона. Эндрю – лишь паяц в этом балагане. На голове его картонный шлем, а в руке деревянный игрушечный меч. И вот паяц, перегнулся через рампу, капает клюквенным соком и писклявым голосом взывает о помощи. А уважаемая публика потешается, смеется во все горло. А потом плачет.

Выпуская струйки серого сигаретного дыма между губами, детектив Фергюсон присел на обшарпанную скамью у побережья. «Джордж - лох» было выцарапано на ней как чье-то эпистолярное самовыражение. Сигаретный дым иногда попадал в глаза, отчего они слезились и приходилось щуриться. Он никак не мог избавиться от ощущения, что такой же дым витает сейчас где-то на подкорке его головного мозга и никак не может выветриться. Ветер обдувал лицо, словно стараясь помочь, отрезвить его, но с непреодолимой силой глаза Эндрю по-прежнему закрывались, он тонул в вязкой и черной как нефть трясине своего бессознательного. Сны чрезвычайно странная вещь: одно предстаёт с ужасающей ясностью, с ювелирно-мелочною отделкой подробностей, а через другое перескакиваешь как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время.

Правую ногу обожгла резкая отчаянная боль. Она выворачивала мышцы наизнанку, раздирала мясо на фарш. Боль вгрызалась в каждый миллиметр. На глаза навернулись слезы. В нос ударили кисловатые запахи пота, ржавчины и крови. В висках запульсировала еще одна порция нестерпимой агонии. И каждая доза такой муки была как размашистая звонкая оплеуха. Снова. Снова. И вот опять. Через точные промежутки. Странно, но она вспышками действовала электростимулятором для организма, каждым мучительным разрядом заставляя мозговые нейроны хвататься за реальность и клещами вцепляться крепче, удерживать сознание и фокусироваться на настоящем. Грязный пол. Заколоченные досками окна. Кровавое месиво вместо собственной правой ноги. И поскуливающая в углу полудохлая шлюха.
Руки стали дрожать и страшно затошнило. Он чувствует себя обескровленным. Пустым, как использованный шприц. И пытается понять хоть что-то во всем этом мареве непонятного ужаса. Он больше не в закатной дымке на одной из скамеек набережной. И он больше не спит самым крепким беспробудным сном, опустив голову на грудь. Теперь он здесь, среди грязи и вони, и ладони его в крови, и пальцы в чем-то липком. Хотя он прекрасно понимает в чем.
А может наоборот, может это все снится? Где реальность? Где чертова граница между сном и явью, между безумием и нормальностью? Вот они задачки со звездочкой для истинного детектива.
Эта боль была более чем реальной. Пожалуй, самой реальной из того, что он испытывал последнее время. Многое сразу стало таким понятным. В мозгу как будто загорелась яркая лампочка. Все эти сны, которых он боялся и от которых убегал в дозах кофеина и энергетиков… Изувеченные женские тела, их пронзительные вопли, и эти предсмертные обезумевшие взгляды…о нет, их глаза будут долго еще преследовать его. Комната немного поплыла перед глазами, напоминая о потере крови. Эндрю с трудом заставил себя повернуться, в странном невротическом спокойствии еще раз оглядев обстановку. В дальнем углу зашевелилось грязное женское тело. Она мешком валялась на полу, но дыхание еще пунктиром вырывалось со свистом. Грудь выглядывала из того, что некогда было майкой, правая рука лежала под неестественным углом и возле пальцев находился револьвер, виновник его раны в ноге и внезапного пробуждения из дурмана, паутины, называйте как хотите.
Какая живучая сука. Теперь каждый болевой импульс подгонял его.
*А. Блок «Балаганчик»